Когда-то шли с зарёю на восток, не жаждой жизни, а судьбой гонимы,
последний пересохшийся глоток зажав в себе, пустыней пилигримы.
Упрямцы, неподатливые, злые - и в каждом шаге часть себя бросая,
вселенского парада рядовые - слепая обезумевшая стая.
Ни рот и ни полков, сухие губы и каждый выживает только сам,
нечищенные маршевые трубы не будят бездыханных по утрам.
И каждый шаг и каждый вдох и выдох и каждый день и утренний восход -
здесь не было восторженных и сытых и не было загонов и охот.
На вес не золото, ни камни с их огранкой, а капли пота с каплями воды,
и сгорбленной измученной осанкой упрямцы выделялись из среды.
И на восток, восток, восток алеет и только неживые не судимы,
и солнце непременно ошалеет, что в лобовую снова пилигримы!
Михаил Анмашев.
последний пересохшийся глоток зажав в себе, пустыней пилигримы.
Упрямцы, неподатливые, злые - и в каждом шаге часть себя бросая,
вселенского парада рядовые - слепая обезумевшая стая.
Ни рот и ни полков, сухие губы и каждый выживает только сам,
нечищенные маршевые трубы не будят бездыханных по утрам.
И каждый шаг и каждый вдох и выдох и каждый день и утренний восход -
здесь не было восторженных и сытых и не было загонов и охот.
На вес не золото, ни камни с их огранкой, а капли пота с каплями воды,
и сгорбленной измученной осанкой упрямцы выделялись из среды.
И на восток, восток, восток алеет и только неживые не судимы,
и солнце непременно ошалеет, что в лобовую снова пилигримы!
Михаил Анмашев.