Баллада о вещих птицах.

За словами в погоню - догонишь, а может не надо,
а тревогой-травой дальний путь прорастает уже,
сверху птицы поют - это блажь, озорство и надсада,
но не слушаешь их, погоняя в слепом кураже...

Где бы здесь отмолиться, да так чтоб до ручки, до края,
чтоб уже до последней, до знойкой, изломной черты,
чтобы звон колокольный по нервам стегая, стегая,
рассказал - кто такой и что стОишь, наверное, ты ...

Где-то ближе к концу птица Сирин назойливой песней
отвлечёт, будто к краю сгоняя, гоня лошадей,
может кто-то смолчит и глаза закрывая, хоть тресни,
наиграется вдоволь в уступчивых, глупых людей ...

Кто-то сразу стреножит, на путы пойдут и рубахи,
перетягивать вены, смотри, до упора не смей,
и накаркает Феникс - остались минуты до драки
и часы до потери и прОводов лучших друзей ...

Что с гитарою делать, последней уже, семиструнной,
все семь струн - это семь перетянутых связанных чувств,
все семь нот и цветов, от слепящей палитры до лунной,
но уйдёт из-за шторма корабль намеренно пуст ...

Что-то стало не так - незаметно, умышленно, громко,
отошёл горизонт, или это шельмует неон,
не налита с усмешкой прощальная горькая стопка,
только птица заплакала горько по нам - Алкион....

И как будто нарочно приходят червлённые тучи,
пыль в глаза от прибрежных бунтующих дюн,
прилетает с востока по души, по наши, до кучи
смертоносный и вещий пророк Гамаюн ...

Где бы здесь отмолиться, да так чтоб до ручки, до края,
чтоб уже до последней, до знойкой, изломной черты,
чтобы звон колокольный по нервам стегая, стегая,
рассказал - кто такой и что стОишь, наверное, ты ...

Эти птицы в раю понапрасно поют и пророчат,
кто-то кинет монету в подставленный сбоку картуз,
не разбудит с утра непроспавшийся с одури кочет,
и не ляжет бубновый пророческий туз ...

У портовых ворот в спешке брошены блАжи и кони,
и надсадно кричат чайки, словно бросая к чертям,
не осталось уже смысла в этой пропащей погоне,
а пророчество сбылось, но как-то уже пополам ...

Этим птицам не нужно, чтоб их позабыли в горячке,
всё намеренно просто - и это навязчивый сон,
бьётся Феникс в туманной пророческой спячке,
тихо Сирин поёт, ну и плачет смешной Алкион ...

Где бы здесь отмолиться, да так чтоб до ручки, до края,
чтоб уже до последней, до знойкой, изломной черты,
чтобы звон колокольный по нервам стегая, стегая,
рассказал - кто такой и что стОишь, наверное, ты ...

Михаил Анмашев

Баллада о белой птице.

Быстроцветие в степи, я увидел это "нечто",
пряный воздух, потерпи - жизнь и пуля быстротечна,
вот разбили в пух и прах, на мякине сплошь ворОны,
ну, а белый, чистый птах по лощинам ищет схроны!

На него сезон охоты с вороньём и просто так,
поднимают спешно роты в стервенение атак,
ты же белая ворона - почему тогда, как все
не желаешь медь погона и пробежку по росе?

В небесах такие дали и кудрятся облака,
вот спросите - вы видали, кто взлетает без рывка,
эта белая ворона - белоснежные крыла
без разбега и без стона прямо в небо уплыла!

А внизу интриги, вопли и истерики горой,
утирают сходу сопли, маршируют, но не с той,
развернули дула кверху, цель на белое пятно,
а ворОнам всем на сверку, пересчитывать зерно!

Кто тут ангел, кто хранитель, перепуталось давно,
одевай быстрее китель и работать на гумно,
белый хлеб хранят ворОны, оцепив, наперевес,
сам решай, я про погоны - лучше с ними, или без!

В небесах же тоже драма, по следам пустили птиц,
те без шума и без гама, но пикируют все ниц,
что там коршуны и грифы, двух орлов послали встрять,
появились сразу мифы - ангел сам вернулся вспять!

Слышишь крики в небесах, он там кается и бьётся,
он же чёрный, этот птах, он на солнце тенью вьётся,
он же наш - кричат ворОны, ну а грифы точат клюв,
вот и выход на поклоны, как в финале театра-буфф!

Не до шуток всем паяцам, не до смеха и шутам,
кто в финале, те боятся, затыкая голос ртам,
и склевали весь ворОны белый хлеб, что не взлететь,
разорвались телефоны - ангел начал песню петь!

На него сезон охоты не закончен с вороньём,
заглушают, аж до рвоты, каждый воет о своём!
В небесах сплошные дали и кудрятся облака.
В белом птицу не видали? Нет. Но может быть пока ...

Михаил Анмашев