Уже входя в шикарное кафе
и видя хром и вышколенность стиля,
он записал рукой в своей графе
эрозионность вычурного шпиля.
Любимый столик, запахи роскошны,
горячий тост с альпийским нежным маслом,
сухие руки и глаза дотошны,
рубя весь мир причудливо по пазлам!
За спинку стула перекинув руку,
он любовался городом и миром,
преодолев застенчивость и скуку,
он представлял все континенты тиром!
Блистала публика, сверкали мрамор с хромом,
оттенки красного полуденного солнца,
из-за стола эрозия изломом
пошла в дома пекинца и чухонца!
Слегка грассируя немецким по-французски,
он с посетителями мил и дружелюбен,
он справедливость представлял по-русски
и до сих пор суду он неподсуден!
Менялись лица, свежесть шла с Лиммата,
уже грозились полутёмки камер,
и шла оплата, а потом расплата
и мир от ужаса на всё столетье замер!
Михаил Анмашев.

и видя хром и вышколенность стиля,
он записал рукой в своей графе
эрозионность вычурного шпиля.
Любимый столик, запахи роскошны,
горячий тост с альпийским нежным маслом,
сухие руки и глаза дотошны,
рубя весь мир причудливо по пазлам!
За спинку стула перекинув руку,
он любовался городом и миром,
преодолев застенчивость и скуку,
он представлял все континенты тиром!
Блистала публика, сверкали мрамор с хромом,
оттенки красного полуденного солнца,
из-за стола эрозия изломом
пошла в дома пекинца и чухонца!
Слегка грассируя немецким по-французски,
он с посетителями мил и дружелюбен,
он справедливость представлял по-русски
и до сих пор суду он неподсуден!
Менялись лица, свежесть шла с Лиммата,
уже грозились полутёмки камер,
и шла оплата, а потом расплата
и мир от ужаса на всё столетье замер!
Михаил Анмашев.
