***

Одиночество душит небо, не до стильных уже реприз,
на вершинах, в которых не был, не скатиться душою вниз,
не ломаться, смотря угрюмо, не забыть торжество и боль,
ищешь слово в потоках шума, выбираешь слепую роль,
и придут за тобой неспешно, еле слышно и чуть дыша,
да плевать, что она безгрешна - эта рвущаяся душа,
и проследуют, как потогоном, друг за другом и грусть за словом,
и торопятся все с разгоном - тесным кругом за крысоловом,
всех гони, да гони их просто, крысолову вбей карамболь,
исполняет уже Калиостро свою стадную, пошлую роль,
огрубели уже не лицами, и опошлились от души,
капители под яркими блицами - нас от роли своей отреши,
ухмыляясь, а как иначе, выбор жёсток, но справедлив,
небо серое, будто в плаче, за прошедшее отомстив,
обрыдалось уже забытым, но полученным не внаём,
за обычным мещанским бытом остаются всегда вдвоём,
проецируясь не в объёме, а на плоскость пустых речей,
кто-то помнит, что было кроме, сжатых силою рук плечей?,
будоража не жизнь, а небо, от атлантов и след простыл,
будто кража, в которой не был, но наверное всех простил,
словно небо не спит, а дышит, на опасности наплевав,
кто-то крикнет, но сам не слышит - у апостолов буйный нрав,
какофония - полифония, а картинка, как Поль Сезан,
и нашепчешь - ну, мол, стони я - и откроется роль слезам,
и сто лет одиночества глушат, нет забытых печальных шлюх,
где-то Маркес, закрывши уши, не читает мораль нам вслух,
а диковин, диковин сколько, все уносятся спешно ввысь,
будь неладен, неровен только этот путь - от него спастись,
и плывёшь на берег иной, только слышен всем скрип уключин,
ощущаешь уже спиной, как весь мир пустотой перекручен,
и прижали уже скрижали и завет исполняет квартет,
эти тёмные, синие дали на вопрос не дают ответ,
и сто лет одиночества мало и загублен под хмелем жест,
и на сердце как-будто стало без зазубрин немного мест ...